Пройтись Гоголем по Пушкину


фото: Михаил Свешников


фото: Михаил Свешников


фото: Михаил Свешников


фото: Михаил Свешников


фото: Михаил Свешников


фото: Михаил Свешников


фото: Михаил Свешников


фото: Михаил Свешников


фото: Михаил Свешников

В Московском театре "Школа современной пьесы" начались премьерные спектакли "Спасти камер-юнкера Пушкина" по одноименной пьесе израильского драматурга Михаила Хейфеца. Главный герой комедии озадачен: а мог бы он предотвратить дуэль Пушкина с Дантесом.

В 2003 году Московский театр "Школа современной пьесы" учредил премию за достижения в области драматургии "Действующие лица". Ежегодно на торжественной церемонии в ноябре объявляются победители, а десять лучших пьес публикуются в сборнике "Лучшие пьесы конкурса "Действующие лица". Каждый раз со всей России, дальнего и ближнего зарубежья присылается в среднем 500-600 произведений. Но лишь одна в бесконечно череде сразила своей первой фразой – "Пушкина я возненавидел еще в детстве". Это была пьеса израильского драматурга Михаила Хейфеца "Спасти камер-юнкера Пушкина". Сегодня Школа современной пьесы представила на суд зрителей постановку худрука театра Иосифа Райхельгауза по пьесе Хейфеца.

И ведь правда, еще в детстве, то есть буквально в детском саду, Мишу Питунина приучили к мысли, что он обязан любить поэта Александра Сергеевича Пушкина. Приучили настолько основательно (лишив возможности поиграть в игрушечный подъемный кран), что Питунин Пушкина возненавидел всеми фибрами чистой юной души. С годами это чувство нисколько не уменьшалось, напротив, прорастало и давало обильные плоды. Просто Питунин стал умнее и никому не признавался, что он не любит Александра нашего Сергеевича – так было спокойнее и, отчасти, защищеннее.

И даже когда Миша учился в бывшем пушкинском лицее, он все равно не сумел полюбить поэта. Ведь его – обычного советского мальчика – интересовали совершенно иные, куда менее возвышенные проблемы. Великий поэт их, вероятно, назвал бы самыми что ни наесть тривиальными. Так и рос, взрослел, мужал Питунин обыкновенным, неинтересным никому, даже самому себе человеком. Он, возможно, и состарился, и умер неприметным, лишь одна нетривиальная мысль не давала ему спокойно жить: что, если бы он мог взять, да и спасти Пушкина, заслонить собой поэта на той злосчастной дуэли с Дантесом.

Спектакль небольшой (два неполных часа без антракта) и сложный. Сложный для зрителей, расположившихся в полуметре от сцены – малейшие ложь, фальш заметны мгновенно. Но и для актеров, максимально приближенных к "наблюдателям" постановка крайне непроста: сыграть по нескольку действующих лиц каждому. Тем более, что сцена оказалась в центре зала – так что играть надо сразу на обе стороны. И, увы, не всем и не всегда удавалось "держать лицо". Особенно когда это самое лицо оказывалось, как казалось героям, в тени.

Так ведь и самой сцены они оказались лишены: художник Алексей Трегубов под одобрение Райхельгауза буквально вынудил их топтаться в небольшом коробе, набитом черными пластиковыми пакетами, покрошенными в месиво. То ли в пепле веков утопали Питунин, Витек Дубасов и воспитательница с местными бандитами, то ли это Черная речка маячила бесконечным напоминанием о Дантесе, Идалии Полетике и бароне Геккерене.

Казалось бы, смешно должно быть – ну как смогут взрослые актеры серьезно рассуждать о Пушкине, классической поэзии, любви или предательстве из этой набитой грязью песочницы. Получилось страшно. Страшно от того мира, где пришлось становиться неличностью Питунину, а он взял да и попробовал подняться над обстоятельствами. От тех самых обстоятельств, заложниками которых стал каждый. От того, что даже ценой собственной смерти нельзя спасти Пушкина. Потому что жизнь ничего не стоит.

Пьеса "Спасти камер-юнкера Пушкина" оказалась удивительным, местами так и вовсе талантливым литературным произведением, пронизанным наблюденческим знанием за человеческой личностью. Совершенно понятно, отчего Театр захотел ее поставить: тут не только Гоголь с Чеховым, но и Акакий Акакиевич и капитан Копейкин с Беликовым и Дмитрий Дмитричем Гуровым. Есть в пьесе то неуловимое настоящее, благодаря чему понимаешь, что, наконец, попал в настоящий театр – одновременно и высокое искусство и про каждого из нас. Про каждого маленького человека – его неказистость и удивительность одухотвоернную, возвышенную. Мало того, что история, придуманная Хейфецем замечательно хороша, задуманное им совершенно точно преломилось на сцене. В том самом пепле-Черной речке.

И под лучшего в веках Александра Сергеевича понимаешь: как ни парадоксально уцелеть, остаться личностью (пусть и маленькой) можно только с помощью Пушкина, которого "я не любил с самого детства". И его стихов.