Трагедия и фарс всегда соседствовали в мировой политике, а уж в эпоху всевластия массовых коммуникаций, когда медиа освещают каждый шаг, они сплелись в неразрывный клубок. На Украине — война, на Ближнем Востоке — война, в Африке свирепствует эпидемия… А за чем пристально следит зоркий глаз репортера? За главным, ясное дело… За саммитом АТЭС, который только что прошел в Китае, и встречей "Большой двадцатки" в Австралии. Политика? Да нет! С каким выражением лица поприветствовали друг друга в Пекине и Брисбене Владимир Путин и Барак Обама? Ах, они все-таки пожали друг другу руку? И поговорили? А почему же так коротко, что же они успели обсудить за три минуты? Иран? Украину? Ну, и так далее.
Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Общение Путина и Обамы ограничивается разговорами о погоде и цвете выданных организаторами тужурок не потому, что они испытывают друг другу непреодолимую неприязнь. Говорить вправду не о чем. Точнее – есть о чем, но нет смысла, ибо все реплики, аргументы, ответы известны заранее. Между Россией и Соединенными Штатами разверзлась пропасть – на сей раз не в идеологии, а в восприятии. Мы по-разному видим и мир вокруг — и минувшее, и грядущее.
В холодную войну военно-политические отношения были откровенно враждебными. Но это не мешало договариваться о правилах игры и поведения. Не без острых конфликтов и опасных трений, но удавалось определять взаимоприемлемые рамки. Когда кончилось противостояние, рамки закончились вместе с ним.
Одни, американцы, ощутили собственное всевластие, которое восприняли как заслуженное и естественное. Ведь Америка – страна исключительная, на том и стоит. Другие, россияне, тяжело переживают утрату статуса сверхдержавы. Современная Россия до сих пор полностью не осмыслила слома, случившегося почти четверть века назад. Из-за пережитого кризиса всей государственной модели, чудом не ставшего фатальным, появилось обостренное чувство хрупкости. И своей, и других.
Для Соединенных Штатов современный мир – их творение, пусть и незаконченное. Продукт их победы в холодной войне. И они считают себя вправе, а то и обязанными, продолжать ваять его по тем лекалам, что казались единственно правильными четверть века назад.
То есть, конечно, и в Вашингтоне хватает реалистов, понимающих, что все пошло не так, как хотелось, надо менять. Но институциональная и интеллектуальная инерция, упрямство толкают к попыткам продавить прежний курс. Барак Обама приходил к власти с новой программой, с пониманием, что США не смогут управлять как раньше. В итоге он оказался ровно в той же колее, что и его предшественники. Только едет он по ней неохотно, без вдохновения, от чего результат еще менее убедительный.
Для России все, что происходит на мировой арене, – свидетельство самонадеянности глобального лидера, который присвоил себе право решать за всех. И если 20 лет назад он, по крайней мере, действительно возвышался над всеми как недостижимая могучая вершина, то сегодня сам дает сбой за сбоем. И делает шаги откровенно разрушительные — даже с точки зрения собственных интересов. Чувство уязвленного престижа Москвы, связанное с исходом холодной войны, сочетается с растущим страхом перед тем, чего еще может натворить гегемон, стремящийся сохранить свое превосходство.
Америка и Россия хотят друг друга остановить. Сдержать. Каждая по своим причинам. Какой разговор возможен при таких исходных данных? Да, именно – о погоде и красотах ландшафта. Спасибо, хоть вообще здороваются. И только в присутствии прочих, потому что договориться об отдельной встрече невозможно. Для двустороннего саммита нужна повестка дня и какой-нибудь конкретный результат. А так остается общение "на ногах", как говорят дипломаты, пара слов в кулуарах очередного форума. Форумов таких, кстати, осталось два – АТЭС и "двадцатка". Больше российский и американский президенты нигде не пересекаются.
Когда руководители двух крупнейших государств мира, ядерных сверхдержав, вообще не имеют повода для общения – это глубоко неправильно. И в перспективе опасно. Но сегодня это факт. И перемен не видно даже на горизонте. Мир вступил в период окончательного демонтажа прежнего порядка, хотя контуры нового так и не прояснились. Прояснение, конечно, неизбежно. Английская поговорка гласит, что ночь темнее всего перед рассветом. Может быть, рассвет уже все-таки близок? Или еще недостаточно темно?
