В преддверии 70-летия Великой Победы мы продолжаем рассказывать о подвигах, совершенных нашими отцами и дедами — как на полях сражений, так и во время оккупации.
Велитченко Виталий Кондратьевич — профессор медицины, заслуженный врач России. В военные годы он был еще мальчиком, однако испытания, выпавшие на его долю, подчас сложно перенести и взрослому.
Сайт Вести.ru публикует эксклюзивные материалы, предоставленные Виталием Кондратьевичем. Это его воспоминания, которые впоследствии войдут в автобиографическую книгу — работа над ней ведется в настоящее время.
Виталий Кондратьевич Велитченко родился в Сумской области Украины в 1933 году – "злополучном и голодном", по его собственному выражению. Когда грянула война, отца сразу мобилизовали на фронт, а матери, оставшейся с четырьмя детьми, пришлось испытать на себе все тяготы жизни под немецкой оккупацией.
Начало партизанского движения
"Зима перед Курской битвой. Мы жили в оккупации, полуголодные — корова молоко давала, вот им мы и питались. Люди у нас молоко брали, а поскольку денег тогда практически не было, расплачивались "натурой": они брали молоко, а нам муки или какого-нибудь зерна давали.
Так мы и жили, трудно и в вечном страхе — то эсэсовцы, то жандармерия. Добавляли страху и бывшие раскулаченные. Мы постоянно ждали, что нас повесят. Но у фашистов было заведено так: если нет приказа вешать, то вешать не будут. Они все делали по приказу.
Больше всего мы боялись добровольцев, власовцев: они были озлоблены. Мы боялись и белофиннов, потому что мы с ними неудачно воевали, обидели их, ни за что ни про что напали на бедную Финляндию, которая нам очень помогала, обеспечивала верные тылы. И бандеровцев еще боялись. Вот это самые страшные для нас были люди.
Мужики в лес поубегали. Фашисты ловили их, брали пленных — и как измывались над ними! Среди поля, на стадионе колючей проволокой окружали, голодом морили, гоняли их на работу, а нас палками били, чтобы мы не давали им есть.
И тогда эти пленные осознали, что лучше смерть от пули, чем от дизентерии и голода погибать в фашистском плену. Они грызли колючую проволоку, нападали на конвой, прорывались и шли в леса.
Так началось большое партизанское движение: в Путивле Сумской области Ковпак, Медведев и другие организовали партизанское подполье. Брянские леса там рядышком, они уже кишели партизанами, а народ партизанам помогал".
"Я фашистов не боялся, — рассказывает Виталий Кондратьевич. — Партизанам хлеб носил, соль, у немцев воровал. А потом изучил их повадки немецкие: если с полки, где у них хранится хлеб, одну-две булки возьмешь, — значит, кто-то чужой своровал, нас шомполами бьют. А если всю полку заберешь, значит — свои. Главное, чтобы порядок был. И когда мы это узнали, то так и делали".
Угроза расстрела и "праздник живота"
"Готовилась Курская битва, мы — под немцами, — вспоминает доктор Велитченко. — Вдруг вечером слышим: “Alles weg!” Немцы дали на сборы 30 минут, а если за это время кто не выходил, расстреливали. У меня на глазах соседей слева и справа расстреляли.
Вижу, и к нам уже приближаются. А по главной улице — рев, крик, немцы всех выгоняют и жгут дома. Собаки на цепях горят, воют, коты кричат на горящих крышах, плач детей, рев скотины — такой содом был страшный!
Мы с мамой решили спрятаться. У нас в саду росли кусты смородины, а тогда зима была лютая и снежная, и я прорыл ходы под снегом. Мама открыла все окна и двери, и в подвале и в доме, а потом мы спрятались в подснежные укрытия в саду и оттуда незаметно следили за тем, что происходит. Немцы подъехали на лошадях, с автоматами, огнеметами, увидели, что их послушали и двери везде открыты. Это произвело на них такое впечатление — ведь порядок для них был важнее всего — что они не стали дом жечь.
Как только немцы уехали, мама достала белые простынки, дала каждому из нас, мы ими укрылись, чтобы ночью на снегу нас не было видно, и поползли метров двести в сосновые посадки, потому что зондеркоманда в любой момент могла заскочить в дом и расстрелять. Тут уж точно расстрела было не избежать, раз мы не подчинились. В снегу мы выкопали яму, чем могли укрылись, лежали и периодически выглядывали: не жгут ли наш дом.
Борьба за жизнь делает человека сильным, выносливым, активным: в нужный момент находишь, чем надо заниматься. И вот мама видит: какой-то человек в маскхалате у нас за сараем стоит и что-то высматривает. Я не пустил ее туда, пополз сам. Подползаю, он спрашивает:
— Где немцы?
— Вон там.
— Здесь нет?
— Только что были, уехали.
И он мигом исчез: я даже оглянуться не успел, он будто растаял.
Все вокруг полыхает, горит, страшное зарево ночное, а на параллельной улице воют собаки и кошки. Через час с лишним на легких санках, на лошадях, с легкими минометами, с пулеметами врывается батальон. К этому времени все затихло, только догорали избы. Комбат говорит: — Хозяюшка, можно к вам в дом? А то мы через реку переходили, промокли. И вот мы топим печь, сушим им валенки, портянки, мама рвет простынки на перевязку, кипятит их, стряпает еду из нашей картошки и солдатской тушенки в прикуску с квашеной капустой и размоченными солдатскими сухарями. Вообще "праздник живота" после стольких месяцев голодовки".
Подвиг штрафбатовца Богданова
"У нас разместился штрафной батальон, — делится Виталий Кондратьевич еще одним эпизодом из жизни под немецкой оккупацией. — Известно, что такое штрафной батальон: если выполнил задание, с бойцов снимается обвинение, не выполнил — могут расстрелять. Либо грудь в крестах, либо голова в кустах!..
Помню один эпизод. Прибегает в штаб солдат, Богданов, командир пулеметного расчета:
- Товарищ командир, у немцев фланговый огонь, второго номера убили, я еле спасся.
- А где "Максим"?
- Там остался.
- Богданов, я даю тебе полчаса пулемет вытащить. Прикрывать тебя некем, сам оставил – сам и принесешь.
Богданов посмотрел на маму, а она как раз несла помидоры и огурцы из подвала.
- Хозяюшка, можно помидорчика?
- Да пожалуйста.
Вот он помидорчик этот съел и говорит:
- Еще одна просьба — дай две простынки.
- Да хоть три.
Она видела: человек на верную смерть идет. Вокруг светло, полдень: все видно, снег и солнце, хоть иголки собирай. Взял он простынки и попросил их сшить. Мама сметала их "куполом". Богданов попрощался с комбатом, с нами — и пошел.
Не знаю, сколько времени все мы сидели в тревожном ожидании, вдруг влетает этот Богданов, красный как свекла, и от него пар столбом идет.
- Товарищ комбат, задание выполнено!
- Ну вот, Богданов, а я и не сомневался, что ты справишься.
А дело было так. Он в простынках подполз к пулемету и потащил прямо по глубокому снегу. Пулемет тяжелый, их обычно вдвоем переносят, но он тащил один – пока немцы не заметили.
А когда заметили, начали кинжальным огнем прямо из пулеметов по нему садить. Пули чиркали по "Максиму", по колесам, по щитку, под животом туда-сюда у него свистят. Он рассказывал: "Тащил я его, тащил, сил уже не осталось. Я его тогда взвалил на плечи: "Ну, Бог, ты видишь, что будет — то будет. Чем от своей пули помирать, лучше помру в бою с фашистами".
Взвалил он пулемет на плечи — и бегом. Немцы палят, там звон такой стоял! А потом, когда он выбежал уже на дорогу, покатил пулемет: там место было безопасное, не простреливалось.
Мы осмотрели потом этот “Максим” — он весь был исклеван пулями, как от оспы. А шинель у Богданова вся в дырках была. Мы считали, сколько дырок в шинели было! Он же бежал весь расстегнутый, и рукава у шинели были пробиты, и полы, и бока. А его ни одна пуля даже не царапнула".
Виталий Кондратьевич пережил войну и послевоенную разруху, закончил школу, впоследствии пошел учиться на врача. Всю свою жизнь — а в этом году он отмечает 82-летие — посвятил медицине. “Делать добро — это помогать людям преодолевать боль, лечить их”, — считает доктор Велитченко. И по сей день он работает в Федеральном центре лечебной физкультуры и спортивной медицины.
