Я еще успевала добежать до первой — входной — двери автобуса. Мне почти нравился тот гарцующий галоп, в котором я набирала скорость, как вдруг из дверей, распахнутых для выхода, прямо в меня вылетела бутылка. По счастью пластиковая и пустая. Она стукнулась о живот под радостный гогот подростков в форме курсантов Московского кадетского музыкального корпуса, расположившегося по соседству с нашим домом.
В растерянности я застыла на месте, остроты ощущениям добавил вид отъезжающего автобуса. И тут я разозлилась. Настолько, что решила пойти к директору вышеупомянутого учебного заведения. Мысленно рисовала себе картину, как потрясенный произошедшим директор выстраивает всех учеников в линейку, а я прохаживаюсь между рядами с пламенной речью о чести и достоинстве, вглядываясь в лица. Решено. Завтра пойду.
Завтра настало подозрительно быстро. Наполненное собственными проблемами, делами, оно привело меня ровно на ту же остановку. Время было раннее, кадеты-подростки еще учились. Зато передо мной автобус атаковала бабуля с тележкой. Такая, которая после просмотра утреннего блока телешоу выходит на охоту по местным магазинам в поисках скидок.
Бабулины поиски распродаж я понимала, а вот то, как она перегородила проход – нет. Сначала она долго елозила сумкой по скану, который никак не находил ее пенсионное удостоверение, потом искала его, вынимая из бездонного мешка одно за другим все накопленные за долгие годы богатства. Затем оказалась в сетях турникета и никак не могла попасть тележкой между его лопастями.
Помочь со спины не было никакой возможности, ибо тыльная часть бабули наглухо закупорила проход. Почему ей никто не поспособствовал из салона автобуса, стало понятно только когда мне удалось попасть внутрь. Почти на всех сиденьях лежали (в прямом смысле слова) ученики младших классов того же кадетского корпуса: в первые дни сентября им полагалось льготное расписание.
Ни один из них не посмотрел в сторону пенсионерки. Никто не встал, чтобы уступить ей место. Решение пришло мгновенно: я достала телефон и стала их фотографировать – все равно идти к директору, покажу ему фотографии и этих учеников. Парочка стыдливо отвернулась, остальные отреагировали абсолютно спокойно. Даже позировали, несмотря на мое громко злобное обещание прийти с их портретами в школу, но с места не сошли. Некоторые, впрочем, даже не поняли, в чем суть моего негодования.
Так мы и доехали до конечной: бабуля, стоящая с полной сумкой, кривляющиеся на сиденьях для стариков и инвалидов будущие военные и музыканты и я, проговаривающая "про себя" монолог, предназначенный директору.
Выйдя из автобуса, бабуля отправилась по своим делам, а я, доставая наушники, замешкалась. И только теперь обнаружила, что мальчики ехали не одни. С ними были их матери.
Именно в эту минуту я и поняла, что не пойду к директору школы. Потому что этическая и нравственная деградация учеников вверенного ему учебного заведения по большому счету не имеет к нему отношения. Зато она относится к родителям этих учеников. И, если родители делают вид, что не знакомы со своими детьми, лишь бы их самих оставили в покое, что должен исправить в этой ситуации посторонний человек, отвечающий за образование и порядок в школе? И, если матери, наблюдая, как их сыновья из положения лежа не замечают женщину перед ними, не сделали детям ни единого замечания – что может сделать директор?
Да и выброшенная бутылка – это не школьная проблема, а продукт отходов жизнедеятельности каждой отдельной семьи. Ею можно запустить в лицо мимоидущему, а можно донести до бака с надписью "Пластик".
