Если очень сильно устать и лечь рано, можно проспать самое начало дня рождения подруги, финальный матч чемпионата Европы по футболу, ураган с ливнем. Все это случается крайне редко и вызывает некую досаду, сопровождаемую раздражением. Гораздо страшнее прочесть утром о том, что пока ты спал, погибли люди. Самые обычные, такие, как ты: они вышли с детьми погулять на праздничную набережную, чтобы больше никогда не вернуться домой.
Причина их гибели до ужаса обыденна для современного мира — расчет. Расчет тех, кто знал — именно в этот момент ворваться в жизнь обычных людей будет проще всего. Такой теракт, как тот, что произошел на набережной Ниццы, страшен еще и психологической подоплекой: подобными действиями с легкостью можно всему миру дать прочувствовать свою беспомощность, неспособность защитить свою семью, близких. Примерить на себя роль пешки в чужой игре.
Но этот ужас довольно быстро сменится желанием найти виноватого. Незатронутые личной трагедией быстро вспомнят о расслабившихся после футбольных матчей полицейских, о нелепой европейской политике в отношении беженцев. О том, что в Израиле "такого бы никогда не допустили".
Сейчас непросто принять ту нехитрую мысль, что немалое число беженцев на самом деле является гражданами европейских стран, потому что совсем недавно они были колониями. И что из миллионов "пущенных" террористами стали единицы. А настоящие террористы перемещаются по миру по большей части совершенно легально.
Об опыте Израиля можно говорить бесконечно. Не стоит забывать, что это страна, где религия стала национальностью и наоборот. Страна с уникальным опытом и пониманием Родины. Где каждый житель — гражданин, с активной жизненной позицией и готовый отстаивать ее ценой собственной жизни. Буквально. Понять и перенять постоянную готовность к военным действия очень сложно, практически невозможно.
У остальных "нормальных" людей в итоге верх берет привычка приспособляемости к обстоятельствам. Поэтому, проезжая Лубянку, Парк Культуры или Автозаводскую мозг выключает тревожную кнопку, блокирует страшные воспоминания. Поэтому живут рядом со взорванными домами. Да просто женятся, рожают детей.
Есть, правда, определенная опасность и в привычке забывать и приспосабливаться. В том, что привыкнуть можно настолько, чтобы перестать реагировать на угрозы, насилие, войну. Больше того, потихоньку так и происходит, о чем можно судить по реакции в социальных сетях. Написав за завтраком "соболезную", в обед вспоминать о трагедии уже почти что неприлично. В это время суток принято интересоваться вкусом десерта. Тем более что комментариев второе сообщение соберет в разы больше, чем первое.
Совсем недавно, всего полтора года назад, роман Мишеля Уэльбека "Покорность" называли антисоциальным. Сегодня покорность — почти реальность.
"Я чуть было не спросил у Лемперера: а вы, вообще, кто, скорее католик или скорее фашик, или то и другое в равной степени, но вовремя спохватился, нет, я явно утратил всякую связь с правыми интеллектуалами и забыл, с какого боку заходить. Внезапно вдалеке послышалось что-то вроде автоматной очереди.
– Что это, как вы думаете? – спросила Алиса. – Похоже на стрельбу… – добавила она неуверенно.
Мы тут же замолкли, и я вдруг понял, что стихли все разговоры в саду, так что снова стал слышен шорох листвы на ветру и негромкие шаги по гравию – гости выходили из зала, где происходил коктейль, и медленно ступали между деревьями, словно ожидая чего-то. Мимо меня прошли два преподавателя из университета Монпелье, как-то странно держа включенные смартфоны в горизонтальном положении, словно это были прутики для поиска подземных родников.
– Ничего нет… – с тревогой выдохнул один из них. – Они зависли на саммите Большой двадцатки.
Они сильно ошибаются, если рассчитывают, что информационные каналы будут освещать эти события, подумал я. Ни слова не скажут, как вчера о Монфермее; все будто воды в рот набрали.
– Вот и до Парижа докатилось, – безучастно заметил Лемперер.
В ту же секунду снова послышались выстрелы, на этот раз весьма отчетливо – судя по всему, стреляли неподалеку, – затем раздался гораздо более громкий взрыв. Все гости мгновенно повернулись в ту сторону. В небо над домами поднимался столб дыма; видимо, это происходило где-то в районе площади Клиши.
– Боюсь, наша тусовка не затянется… – беспечно заметила Алиса.
И правда, многие из присутствующих принялись куда-то звонить, а некоторые даже стали продвигаться к выходу, но неторопливо, словно невзначай, делая вид, что не потеряли самообладания и ни в коем случае не собираются поддаваться панике.
– Можем продолжить у меня, если хотите, – предложил Лемперер. – Я живу на улице Кардинала Мерсье, в двух шагах отсюда.
– У меня завтра лекция в Лионе, я уеду шестичасовым экспрессом, – сказала Алиса. – Так что мне уже, наверное, пора.
– Ты уверена?
– Да, и, как ни странно, мне совсем не страшно.
Я взглянул на нее, спрашивая себя, стоит ли ее поуговаривать, но почему-то мне тоже не было страшно, я был уверен, без всяких на то оснований, что столкновения не выйдут за пределы бульвара Клиши".
К какой неожиданной мысли подводит Уэльбек: оказывается, "не страшно" может быть таким многозначным. От полной покорности своей ситуации до абсолютного безразличия к чужому горю. Следующим оружием массового поражения вполне может стать равнодушие.
