Юрий Стоянов известен отечественному зрителю не только как автор, постановщик и исполнитель ролей в телевизионной юмористической программе "Городок", но и актер драматический – на его счету немало киноролей. Еще он мастер дубляжа и музыкант. А на канале "Россия 1" выходит его шоу "100ЯНОВ". О том, что для него главное в творчестве, он рассказал Вестям.Ru.
- Правда ли, что школе в сочинении на тему "Место работы моего отца" вы нарисовали иллюстрацию из учебника по гинекологии?
- Да, было такое. Но не из-за того, что я такой остроумный, а потому что не умел рисовать. Я и по сей день ощущаю этот дефицит в своей работе. Иногда, когда общаешься с режиссером или когда сам им являешься, надо сделать экспликацию, чтобы для оператора быстро набросать в прямоугольниках композиционные, ракурсные вещи, и начинаешь рисовать, как наскальной живописью.
- Как Ипполит Матвеевич сеятеля?
- Да, примерно так. Я очень плохо рисовал всегда. И поэтому я срисовал из учебника, название которого я помню по сей день – "Практическое акушерство", академик Персиянинов – гинекологическое кресло. Хорошо, что в нем не было пациентки, потому что я рисовал только рабочее место, а не папу за работой.
- Вы много лет прослужили в Большом драматическом театре в Ленинграде под руководством Георгия Товстоногова. Трудно ли было работать с мэтром, известным своим непростым характером, и почему единственной вашей большой ролью в этом театре стал Моцарт в "Амадеусе"?
- Не знаю, где правда, наверное, где-то посередине. Вот вам три варианта. Либо я был никаким артистом, либо был воспитан в театральном институте в тепличных, лабораторных, очень товарищеских и очень глубоких отношениях. После этого нас разбросало по хорошим, готовым, состоявшимся театрам-"заводам". И я не смог там раскрыться, потому что условия сильно отличались, а мы были не готовы к театру как к производству. И третий вариант – либо меня не заметили, и тогда виновата та сторона, которая меня не заметила.
Я в силу своего характера всегда склонен был считать, что во всем виноват я – не послал какие-то флюиды, не раскрылся, был зажат. Я действительно был зажат, пока Илюша Олейников – мой партнер и друг – не сказал мне: "Хватит заниматься самоедством, не может быть, чтобы ты был плохим артистом". Я спросил: "Почему?" "Ну, как это так? Ты был плохим артистом и вдруг в один день стал приличным артистом?"
- Но, с другой стороны, артист – это очень зависимая профессия.
- Да, но когда ты зависишь от бездарного человека, это один разговор – тут с тебя и спрос невелик. Другое дело, если ты зависишь от очень талантливого человека, а в случае с Товстоноговым, с гениальным. Он очень много ждал от артистов. Но я не смог переступить давление этого невероятного авторитета и пиетета, не оправдал его ожиданий.
Моя сокурсница Таня Догилева женским чутьем выбрала "Ленком" Марка Захарова, театр, где были востребована молодость, дерзость, эксперимент. А я пошел в безупречно великий театр, два потрясающих спектакля, которого я к тому времени увидел – "Ревизор" и "История лошади". Это было так престижно для одесского мальчика в прошлом, когда его приглашают в лучший театр страны.
Но в больших ожиданиях Товстоногова уже была подножка. Когда я показывался в театре, Георгий Александрович сказал тогда довольно восторженно: "Это второй Паша Луспекаев!"
Я человек, не всегда готовый к комплиментам, они мне противопоказаны. Мне неловко повторять товстоноговскую фразу, это не я сказал. Что это было? Возможно какое-то внешнее сходство. Справедливости ради скажу, что прошло много-много лет, и я уже об этом забыл и на проекте "Один в один" на канале "Россия" я спел песню "Ваше благородие" в образе Павла Луспекаева из фильма "Белое солнце пустыни". Я был без грима, только с наклеенными усами. Взгляните сами.
- Действительно, один в один Луспекаев. И внешность и голос.
- Как Товстоногов угадал это в 1978 году, я не знаю. Но одновременно данный комплимент стал мне приговором, потому что Павел Борисович Луспекаев был гениальным отечественным актером. И когда тебя так называют, от тебя ждут подтверждения, что ты должен стать им, заменить его. А второго Луспекаева не бывает. Как, впрочем, не бывает и второго Стоянова, каким бы он ни был.
- А к первому Стоянову Георгий Александрович был не готов?
- Конечно! Мой педагог Владимир Наумович Левертов как-то сказал: "Юра, запомните: в театре за две тысячи лет было все, кроме вас. Каким бы вы ни были, вы один такой и интересны только этим, а не степенью вашей схожести, даже внутренней, с другим артистом".
Я этого никак не мог в БДТ подтвердить. С чего началась моя работа в театре? С главной роли в спектакле "Телевизионные помехи" венгерского драматурга Кароя Сакони, где я играл этакого романтического мальчика. А чтобы сыграть по-луспекаевски, нужна мощь, характерность, нужно быть одновременно и трагическим и смешным. По товстоноговским критериям я провалил эту роль. А в таком театре один раз оступился – жди следующей роли лет 10-12. Я играл на срочных вводах, если только кто-то напьется, заболеет или, не дай бог, умрет. Вот так и получилось со спектаклем "Амадеус".
Мне мой дедушка как-то заметил, что мне не надо идти в артисты, уродства в лице не хватает. "У тебя такая физиономия, что в любом фильме за любой стол посадить могут", – заявил он. Моя средне-смазливая внешность сытого парня совершенно не отражала того, каким я был внутри. И только когда появился "Городок", моя неопределенная внешность стала плюсом, потому что понадобилось умение играть с минимальным гримом много разных людей.
Первую часть интервью с Юрием Стояновым читайте здесь. Окончание беседы – здесь.
