"И Янка, и Александр Башлачев – это наши поэтические самородки, появившиеся в породе отечественного рока. Смерть лишь подводит черту под их достижениями жизни. И отмечать надо бы не день их ухода, а день появления, не день их смерти, а рождения», - сказал как-то раз великий рок-эстет Сева Новгородцев. 27 мая СашБашу могло исполниться 50 лет.
Однажды, когда СашБаш учился на третьем курсе журфака Свердловского университета, он договорился с одной знакомой сочинять роман в письмах - просто так, о чем попало. Девочкины письма не сохранились, а Сашины… "Маленькая язычница, мне казалось, что ты приедешь в карете, а ты трогала холодные ступени босыми ногами, и духи твои - роса? Я услышал тебя, хотя мой мир и враждебен тебе. Мой мир? Он скучен и сер, и крахмальный воротничок больно врезается в шею. Но участь графа, согласись, не самая худшая в этом мире, и поэтому я граф". Но про его "графство" никто не догадывался. Да и трудно было заподозрить в этом угрюмом небольшого росточка и плохонько одетом мужичке графа.
Даже о том, что он - поэт еще никому тогда не было неизвестно, слишком скрытен был он как автор. Пока Башлачев учился на Урале, он подружился с местными вольнодумцами, впоследствии образовавшими свою рок-группу "Наутилус Помпилиус". Осмелев, Саша предложил несколько текстов новым приятелям в магнитоальбом "Али-баба и сорок разбойников" (1982). Но уже тогда было ясно, что для них наилучший вариант это стихи Ильи Кормильцева, а башлачевские тексты и тогда были слишком "его", чересчур личными.
А ведь, судя по его дневникам, Саша писал стихи всю жизнь: "Когда мне было 3 года, я написал первое стихотворение. Вот я с тех пор продолжал писать. Есть вещи, которые можно не писать, а есть вещи, которые нельзя не писать". А ведь он писал. Писал стихи, которые потом клал на музыку. Да такие стихи, что и сам не мог спокойно их петь, но и услышавшим его хоть раз, они не давали покоя:
"Но с каждым днем времена меняются.
Купола растеряли золото.
Звонари по миру слоняются.
Колокола сбиты и расколоты.
Что ж теперь ходим круг да около
На своем поле как подпольщики?
Если нам не отлили колокол,
Значит, здесь время колокольчиков".
И не было ничего удивительного, что при рвущемся на просторы свободолюбии, он не прижился в родном Череповце – слишком маленьким был этот город для широкой души СашБаша. И, как всегда, помог случай: в сентябре 1984 он встретился с опальным Артемием Троицким. Тот буквально вцепился в юное дарование, и всего лишь месяц спустя Башлачев отправится по стране, знакомить людей со своими песнями:
"Отпусти мне грехи! Я не помню молитв.
Но если хочешь - стихами грехи замолю,
Но объясни - я люблю оттого, что болит,
Или это болит оттого, что люблю?"
Его жизнь была коротка, но мир был полон событий. В марте 1985 состоялось его первое публичное выступление в Ленинграде с Юрием Шевчуком. А на следующий год СашБаш переехал в Ленинград и вступил в местный рок-клуб. "Верю ли я в рок? Да я верю в рок, маленькая язычница, как склонен верить во все мистическое. это объяснить несложно - одним из самых величайших мучений (не единственным, впрочем), что я вынужден выносить в этом мире - есть постоянная, хроническая ностальгия по чуду, отсутствие чудес, и бога... и дьявола...".
Вера в рок помогала оставаться самим собой. Башлачев участвовал в устном выпуске журнала "Рокси", поработал в знаменитой котельной «Камчатка» и выступил на 5-м Ленинградском рок-фестивале в июне 1987года. Но главным для него оставались стихи и возможность выступать. "Надо сказать, что, как правило, музыкантов все-таки приходилось просить что-нибудь попеть. Кокетство – неотъемлемая вещь даже для самодеятельного артиста. А Сашу даже особо никто не просил, просто кто-то говорил: "Сашка, попоешь?" Он тут же брал гитару и начинал петь", - вспоминала известный журналист, обозреватель радио "Свобода" Марина Тимашева.
Тем же летом Башлечев должен был снимался в фильме Алексея Учителя "Игра с неизвестным", но неожиданно отказался от работы с режиссером. Практически одновременно не удалась попытка профессионально записать Башлачева для пластинки на ленинградском отделении "Мелодии". В последний год своей жизни он явно испытывал внутренний кризис: "Есть и другой мир, маленькая язычница. У меня в одной из задних комнат есть большой, громоздкий шкаф, и я иногда, без сожаления расставшись с сюртуком, цилиндром и штиблетами, сняв со стены гобелен и завернувшись в него, ухожу через скрипучие двери гулкой фанерной пустоты - выхожу в исчезнувший город, на ощупь прокладываю себе дорогу, стараясь не натыкаться на невидимые фонари и деревья, и наконец выхожу к горизонту…"
В начале 1988 года в настроении Башлачева, казалось, наступил просвет: он дал несколько квартирников в Москве и запланировал свои новые выступления. Мне удалось побывать на одном из них. Минувшие годы не стерли в памяти ощущение того, что в комнату стремительно ворвался ураган, что в углу взял гитару гигант, что начал петь гений. Его выступление было на том разрыве аорты, когда слушать практически невозможно, когда состояние артиста перетекает в тебя, выводит из телесной оболочки сознание, вынуждает истекать кровью. Что переживал сам СашБаш в такие мгновения – непостижимо:
"Я приглашаю вас к барьеру -
Моих испытанных врагов -
За убеждения и веру
Плеваться с десяти шагов.
Сегодня всем раздали крести -
И умному и дураку.
Погиб поэт - невольник чести,
Сварился в собственном соку".
Потом осталось совсем немного. Несколько дней, недель… И его не стало: 17 февраля, по возвращении в Питер, Александр Башлачев покончил с собой, выбросившись из окна: "И все-таки это одинокий мир. Я не встречал в нем людей. Правда, я все-таки догадываюсь, что это не только мой мир. Изредка я встречал там, на песке, человеческие следы, иногда находил исписанные разной рукой обрывки бумаги, исповеди без начала, без конца, часто рифмованные... Кто эти люди? И когда они приходили сюда? вернутся ли они, и где они сейчас?"
За короткий промежуток времени Башлачев создал около ста песен, но и такое количество позволяет с полным основанием причислять СашБаша к плеяде лучших поэтов России XX века. А нам остается лишь праздновать его День рождения и вспоминать великого поэта:
"Поэты живут. И должны оставаться живыми.
Пусть верит перу жизнь, как истина в черновике.
Поэты в миру оставляют великое имя,
затем, что у всех на уме - у них на языке.
Но им все трудней быть иконой в размере оклада.
Там, где, судя по паспортам - все по местам.
Дай Бог им пройти семь кругов беспокойного лада,
По чистым листам, где до времени - все по устам".
