Прошло 20 лет с тех пор, как не стало музыканта, лидера группы "Кино" Виктора Цоя. История не знает сослагательного наклонения, так что никто не может утверждать, каким бы Виктор был сейчас. Зато у нас остается возможность вспомнить то время и его друзей, рассказать о самом Цое.
Было дело, Виктор Цой подарил мне куртку. Черную, кожаную косуху. Взял и подарил. Правда, произошло это событие во сне моей сестры. Но по тем временам Витя вполне мог подарить куртку. Просто так было. С другой стороны, чего другого можно было ждать от 25-летней молодежи, живущей непростой, но очень счастливой постсоветской жизнью? Беззаботности, бесшабашности, душевной щедрости.
Конечно, каждый воспринимал эпоху по-своему. Борис Гребенщиков уже тогда искал духовности и мудрости:
"Долгая память хуже, чем сифилис,
Особенно в узком кругу.
Такой вакханалии воспоминаний
Не пожелать и врагу".
Александр Башлачев сразу заявил о том, что он будет резать правду-матку:
"А не гуляй без ножа! Да дальше носа не ходи без ружья!
Много злого зверья ошалело – аж хвосты себе жрет.
А в народе зимой – ша! – вплоть до марта боевая ничья!
Трудно ямы долбить. Мерзлозем коловорот не берет".
Константин Кинчев шел своей тропой, не забывая высказывать свою политическую и гуманитарную позицию:
"Тоталитарный рэп – это эксперимент
По перестройке сознания масс.
Тоталитарный рэп – это голос:
- Предъявите ваш аусвайс!"
Питерский рок-клуб объединил и примирил каждое, даже самое абсурдное направление в музыке, наблюдая за странными танцами Олега Гаркуши ("АукцЫон") или слушая Сергея Курехина, убедительно излагавшего свою теорию о том, что "Ленин – это гриб". Виктор Цой был со всеми сразу и сам по себе. Слова его песен были понятны каждому, но воздействие на публику усиливалось музыкальным сопровождением. Примитивные ритмы бьющихся в голове тревожных барабанов сочетались с легкостью гитарных аккордов, вкупе создавая стиль революционной дискотеки.
"Расскажи мне историю этого мира,
Удивись количеству прожитых лет,
Расскажи, каково быть мишенью в тире,
У меня есть вопрос, на который ты не дашь мне ответ".
Хотя, вру, не все были готовы понять и принять злополучный рок. Помню, как-то на работе во время обеденного перерыва, составлявшего как наследство от советской эпохи 48 минут, совсем юная девчонка искренне веселилась: "Твои ужасные рокеры вчера по телевизору выступали. Пели какую-то ерунду про алюминиевые огурцы на брезентовом поле". Нам же эта "ерунда" нравилась до невозможности. Мы заслушивали до дыр, передавили друг другу кассеты с заветными песнями. Они позволяли чувствовать себя свободными, живыми, владеющими "эзоповым языком", и переводов не требовалось. А тогда это было ох как немало.
"Место мое слева, и я должен там сесть,
Не пойму, почему мне так холодно здесь,
Я не знаком с соседом, но мы вместе уж год.
И мы тонем, хотя каждый знает, где брод.
И каждый с надеждой глядит в потолок
Троллейбуса, который идет на восток".
Искренность моих воспоминаний подтверждает приятель Виктора Цоя, поэт Евгений Левин: "Наша эпоха пролетела в полном веселье. В воспоминаниях сейчас все скомкано, сумбурно: начало 80-х, московский ДК, тусовка, имена, связи. С Витей меня познакомил Саша Пастухов – он играл на ударных, а его группа выступала в каком-то московском ДК, где играло еще несколько команд. Цоя я ни разу до того не видел, знал только имя, но меня поразило, что Витя был очень скромным. После концерта все отправились отмечать мероприятие, а он как-то очень мало пил. Так что мы долго разговаривали, потому что он был единственным, кто понравился мне в той компании. Так мы сошлись".
О чем Левин рассказывать не хочет совсем, так это о песне "Восьмиклассница", к которой он придумал слова. Не рассказывает Евгений, скорее всего, после того, как Алексей Рыбин (Рыба) весомо изложил свою версию этой истории в книге "Виктор Цой. Стихи. Документы. Воспоминания": "Вернувшись с очередной романтической прогулки, он буквально за двадцать минут сочинил свою знаменитую песню "Восьмиклассница", вернее, не сочинил, а зарифмовал все то, что с ним происходило на самом деле – от "конфеты ешь" до "по географии трояк".
Евгений – оптимист по натуре, готов отступить от своей версии: "Может быть, действительно, эта история витала в воздухе, и ее придумал не только я. Я ведь никогда не был поэтом или художником, а люди творческие могли что-то такое ухватить и написать такую же "Восьмиклассницу".
Жаль, пожалуй, лишь того, что из разных историй, мифов и хитросплетений на свет появился совсем иной Виктор Цой, лощеный герой, культовая личность, кумир миллионов. И не приходится удивляться тому, что появилась легенда о том, что Цой живет, просто он живет на каком-то уединенном острове.
А Бориса Гребенщикова не удивляет, что слова "перемен требуют наши сердца", "сказанные тогда гениальным Витей для всей страны, для всех нас, восприняли как руководство к действию только бандиты".
И может быть даже хорошо, что сегодня у стены Цоя в Москве, да что там, по всей стране, будут вспоминать светлого, слегка замкнутого и неглупого человека по имени Виктор Цой. По крайне мере, хотя бы один его друг, Евгений Левин, в это верит: "Так и должно быть. Витя – чудесный парень, пусть он будет легендой. Он подходит".
